Никита Алексеев. «Клуб Третьяковка»

Газета «Иностранец», №45 от 1.12.03.

В 63-м зале здания Третьяковской галереи на Крымском валу – очередная выставка, подготовленная отделом новейших течений ГТГ. До 7 декабря свою видео-аудио-инсталляцию «Ковер-гортензия» показывает Сергей ШУТОВ.

Во второй половине 70-х Шутов был известен по Москве как один из главных хиппи. Представители концептуалистского, то есть интеллектуального авангарда той поры к нему относились без особого интереса: «так, волосатый, слушает без конца всякий Pink Floyd да Фриппа с Заппой и рисует психоделические узорчики...» Тем временем Шутов, слушая и рисуя психоделику, становился серьезным художником. Но не очень привычным для позднесоветского сознания: он работал на пограничье массовой и элитарной культуры. Тесно сотрудничал с группами «Аквариум» и «Кино», делал для них шоу, дружил с питерскими художниками Тимуром Новиковым, Сергеем Африкой - Бугаевым и Олегом Котельниковым, работал художником на фильме «Асса», ярчайшим проявлении предперестроечных чаяний, – и стал одним из гуру отечественного нью-вейва.

Шутов приобрел международную известность в конце 80-х – с успехом провел несколько персональных выставок в престижных немецких, английских, американских и французских галереях. На Венецианской биеннале 2001 представлял Россию – показал там великолепную инсталляцию «Абак». В главном зале российского павильона мерно отбивали земные поклоны сорок коленопреклоненных манекенов, закутанных в черные одеяния, а из динамиков доносились молитвы разных религий, читаемые на разных языках.

В начале 90-х он стал первопроходцем искусства новых технологий в России - начал колдовать с компьютером и видео (не оставляя занятий живописью, но и не теряя любви к спектральным цветам, фольге и блестяшкам и психоделическим узорчикам). Оказался первым в нашей стране виджеем и выдающимся деятелем клубной культуры: убедил хозяев только что открытого клуба «Птюч» установить в помещении несколько десятков видеомониторов, на которых без конца что-то пульсировало, стробоскопически мельтешило и завивалось в самоклонирующиеся орнаменты.

«Ковер-гортензия» в Третьяковке – квинтэссенция того отношения, которое Шутов имеет к искусству и жизни. Как он сам сказал, это «все то же клубное видео, но приспособленное к музейным условиям, картинка и звук помедленнее». На самом деле, думаю, все сложнее.

Наверху стены – видеопроекция. Семиминутная закольцовка срезок из старых и новых научных и художественных фильмов, обработанная на компьютере. Под видео – «иконостас», состоящий из семидесяти портретов друзей и знакомых Шутова, выполненных им в привычной технике, то есть с блестяшками и со спектральными нимбами вокруг голов. Мудреным образом синхронизированная с видео световая система, построенная при помощи сверхъярких диодов, высвечивает то те, то другие комбинации лиц. Все это сопровождается компьютерно искаженным голосом, читающим текст вели го «Ковер-гортензия».

«Что хотел сказать художник»? Пожалуй, ясно. Наверху – глобальные события и иллюстрации научных фактов. Пониже – индивидуальные судьбы, которые переплетаются столь случайным образом, что эти переплетения и их возможные результаты становятся вполне вероятными. Тем более, что планетарная эсхатология и персональные перипетии обрамляются гениальными стихами Введенского. Или – видео почти иллюстрирует их. Если звучит строка: «Мне жалко, что я не зверь, бегающий по дорожкам», то на экране – кадр из «Сталкера» Тарковского с черной собакой. Если «Мне жалко, что я не крыша, распадающаяся постепенно» - то изображение пульсирующего мозга. И так далее, по тексту. Это – про общую семантику инсталляции Шутова. Кроме того, есть другой слой – отчаянная попытка художника увязать не только глобальное и частное, но и столь противоположные жанры искусства, как видео (если угодно, просто кино) и живопись. Самое странное, это ему удалось.

В произведении искусства, в конечном счете, важна не семантическая интерпретация и не искусствоведческий анализ, а его самодовлеющие качества. «Ковер-гортензия» Шутова завораживает своими вибрациями, и вполне достаточно смотреть и слушать, а не размышлять о столь абсурдных материях, как «что хотел сказать художник?», то есть снова увязать в болоте дихотомии «формы и содержания».